– Господи, да вы совершенное дитя – вам ведь и двадцати нет? Что ж, отрадно: это извиняет вашу глупость и даёт надежду на исправление.
Элиза всё еще злилась из-за джутового мешка и не только не ответила, но и не подала виду, что слышит.
– Без промедления напишите благодарственное письмо доктору. Если бы не он, вы бы отправились тихоходным кораблём в Нагасаки.
– Вы знакомы с доктором Лейбницем?
– Встречались в Ганновере пять лет назад. Я ездил туда и в Берлин…
– В Берлин?
– Городишко в Бранденбурге, ничем не примечательный, кроме того, что там у курфюрста дворец. У меня много родственников среди герцогов и курфюрстов в тех краях; я объезжал их, пытаясь собрать коалицию против Франции.
– Надо полагать, безуспешно?
– Они были всей душой. Большинство голландцев – тоже, но только не Амстердам. Члены городского совета по наущению вашего приятеля д'Аво замышляли переметнуться к Франции, чтобы Людовик поддержал их флот против английского.
– И тоже безуспешно, иначе бы все об этом знали.
– Льщу себя мыслью, что мои усилия в северной Германии – которым немало способствовал ваш приятель-доктор – и усилия д'Аво взаимно нейтрализовали друг друга, – объявил Вильгельм. – Я радовался своим успехам, Людовик был в ярости, что ничего не добился.
– И на этом основании захватил Оранж?
Вильгельм разозлился не на шутку, и Элиза сочла, что отплатила за джутовый мешок. Однако принц взял себя в руки и отвечал резко:
– Поймите, Людовик не такой, как мы. Он не нуждается в основаниях. Он сам себе основание. Поэтому его и надо уничтожить.
– И ваша честолюбивая мечта – это осуществить?
– Сделайте милость, детка, замените «честолюбивая мечта» на «судьба».
– Однако вы и над своею землей не властны! Оранж – в руках Людовика, и даже в Голландии вы ходите переодетым из страха перед французскими головорезами!
– Я здесь не для того, чтобы выслушивать от вас общие места, – отвечал Вильгельм уже гораздо спокойнее. – Вы правы. Более того, я не умею танцевать, писать стихи и развлекать гостей за обедом. Я даже не выдающийся военачальник, что бы ни говорили мои сторонники. Знаю одно: ничто не может долго мне противостоять.
– Франция как будто противостоит.
– Я добьюсь, чтобы её замыслы пошли прахом. И в некой малой степени вы мне поможете.
– Зачем?
– Вам следовало спросить: «Как?»
– В отличие от французского короля я нуждаюсь в основаниях.
Мысль, что Элизе нужны какие-то основания, явно позабавила принца, однако убийство двух французских головорезов настроило его на игривый лад.
– Доктор говорит, что вы ненавидите рабство. Людовик хочет поработить весь христианский мир.
– Однако все невольничьи форты в Африке принадлежат голландцам либо англичанам.
– Лишь потому, что флот д'Аркашона слишком слаб, чтобы их отбить, – отвечал Вильгельм. – Иногда в жизни нужно действовать мало-помалу, и в особенности – подзаборным девчонкам, вздумавшим покончить с таким всеобщим установлением, как рабство.
Элиза сказала:
– Удивительно, что принц наряжается крестьянином и пускается в плавание, чтобы просветить подзаборную девчонку.
– Вы себе льстите. Во-первых, как вы сами упомянули, в Амстердаме я всегда хожу переодетым, ибо граф д'Аво наводнил город наёмными убийцами. Во-вторых, я так и так собирался в Гаагу, поскольку вторжение вашего любовника в Англию требует от меня выполнить кое-какие обязательства. В-третьих, я убил ваших телохранителей и велел доставить вас сюда не для того, чтобы просветить вас или что-либо ещё, но чтобы перехватить письма, которые д'Аво спрятал в вашем багаже.
У Элизы вспыхнули щеки. Вильгельм некоторое время забавлялся её смущением, потом, видимо, решил не добивать жертву.
– Арнольд! – крикнул он.
Дверь каюты отворилась, и Элиза увидела, что её вещи, мокрые и перемазанные в смоле, разбросаны по палубе, а наиболее сложные туалеты ещё и разорваны в клочья. Багаж, переданный ей д'Аво, разъяли на части и теперь препарировали по слоям.
– Пока два письма. – Арнольд шагнул в каюту и с лёгким поклоном вручил принцу исписанные листки.
– Оба зашифрованы, – заметил Вильгельм. – Без сомнения, после того, что случилось в прошлом году, ему хватило ума поменять шифр.
Подобно камню, в который ударило пушечное ядро, сознание Элизы разлетелось на большие независимые фрагменты. Первый: существование этих писем делает её в глазах голландского закона французской шпионкой и оправдывает любые мыслимые кары. Второй: что именно замыслил д'Аво? (Несколько замысловатый способ отправлять письма… а может быть, и нет?) Третья часть сознания бездумно поддерживала светский разговор:
– Что случилось в прошлом голу?
– Я перехватил предыдущего дурачка, завербованного д'Аво. Мои криптографы расшифровали письма, которые тот вёз в Версаль. В них рассказывалось, как Слёйс и некоторые члены амстердамского совета выслуживаются перед Людовиком.
Эта ремарка по крайней мере вывела Элизу из раздумий о роке и карах.
– Этьенн д'Аркашон посещал Слёйса несколько дней назад… очевидно, не для того, чтобы поговорить о размещении денег…
– Она зашевелилась… веки подрагивают… наверное, скоро проснётся, сир, – сказал Арнольд Йост ван Кеппел.
– Не попросите ли вы этого человека освободить каюту? – обратилась Элиза к Вильгельму с изумившей всех твёрдостью.
Вильгельм еле заметно шевельнул рукой, и ван Кеппел вышел, затворив дверь. Хруст ткани послышался с новой силой.
– Он собирается оставить меня вовсе без одежды?
Вильгельм задумался.
– Да. За исключением одного платья, которое сейчас на вас. Вы зашьёте это письмо в корсет после того, как Арнольд снимет с него копию. Затем вы прибудете в Париж – измученная, растерзанная, без спутников или багажа – и расскажете в красках, как грубые сыровары убили ваших слуг, изобидели вас, разворошили ваши тюки, но всё же вы сумели доставить одно письмо, предусмотрительно зашитое в нижнее бельё.
– Романтическая история.
– В Версале она произведёт фурор. Вам это куда более на руку, чем заявиться свежей и расфранчённой. Графини будут вас жалеть, а не страшиться, и возьмут под своё крыло. План настолько превосходен, что я удивляюсь, как д'Аво сам до него не додумался.
– Может быть, д'Аво и не хотел, чтобы меня приняли при французском дворе. Может быть, он хотел использовать меня для доставки писем, а затем выбросить, как ненужную вещь.
Это должно было прозвучать жалостливо и вызвать жаркие опровержения со стороны принца, однако тот всерьёз задумался, чем нимало не успокоил Элизины страхи.
– Д'Аво вас с кем-нибудь знакомил?
– С упомянутым Этьенном д'Аркашоном.
– Значит, у д'Аво на ваш счёт планы, и я знаю какие.
– У вас такое торжествующее лицо, о принц… Я ничуть не сомневаюсь, что вы прочли мысли д'Аво, как прочтёте его письма. Я, увы, лишена такого преимущества и весьма желала бы знать ваши планы на мой счёт.
– Доктор Лейбниц научил вас шифру, в сравнении с которым этот, – Вильгельм встряхнул письмами д'Аво, – детские игрушки. Воспользуйтесь им.
– Вы хотите, чтобы я шпионила для вас в Версале?
– Не только для меня, а еще и для Софии и для всех, кто противостоит Людовику. Пока это. Возможно, впоследствии мне потребуется что-то ещё.
– Сейчас я в вашей власти, однако, когда я достигну Франции, когда окажусь под опекой герцогинь и под защитой французского флота…
– Что помешает вам рассказать французам всё и стать двойным агентом?
– Вот именно.
– Разве недостаточно того, что Людовик отвратителен, а я стою за свободу?
– Быть может, и достаточно… но с вашей стороны было бы глупо верить мне на этом основании, а я не стану шпионить для глупца.
– Неужто? Вы шпионили для Монмута.
Элиза задохнулась.
– Сударь!
– Детка, не следует выезжать на турнир, если боитесь быть выбитой из седла.
– Согласна, Монмут не семи пядей во лбу… зато он замечательный воин.
